Владимир Короткевич. Дикая охота короля Стаха
Страница 44

Между тем исполин поравнялся с лакеем, подслеповатым и глухим, и неожиданно дернул его за плечо.

Тот дремал на ногах, но тут мгновенно подобрался и, разглядев гостей, заулыбался во весь рот и гаркнул:
- Достопочтенный пан-отец Грынь Дубатоук! Пан Алесь Варона!
- Вечер добрый, панове, - зарокотал Дубатоук. - Что это вы скучные, как мыши под шапкою? Ничего, мы сей миг вас развеселим. Видишь, Варона, какие паненки! Поторопился я, брат, родиться. У-ух, пригожулечки-красулечки!

Он прошел сквозь толпу (Варона остановился возле какой-то барышни) и приблизился к Надзее Яноуской. Глаза его сузились и заискрились смехом.
- День-вечер добрый, донечка! - И звучно чмокнул ее в лоб, словно выстрелил. Потом отступил. - А какая же ты у меня стала стройная, изящная, красивая! Лежать всей Беларуси у твоих ножек. И пускай на мне на том свете Люцифер смолу возит, если я, старый греховодник, через месяц не буду пить на твоей свадьбе горелку из твоей туфельки. Только что-то глазки грустные. Ничего, сейчас развеселю.

И он с обворожительной медвежьей грацией крутнулся на каблуках.
- Антон, душа темная! Грышка, Пятрусь! Холера вас там прихватила, что ли?

Появились Антон, Грышка и Пятрусь, сгибаясь под тяжестью каких-то огромных свертков.
- Ну, губошлепы-растрепы, кладите все к ногам хозяйки. Разворачивай! Э-э, пачкун, у тебя что, руки из... спины растут? Держи, донька...

Перед Яноуской лежал на полу огромный пушистый ковер.
- Держи, доня. Дедовский еще, но совсем не пользованный. Положишь в спальне. У тебя там дует, а ноги у всех Яноуских были слабые. Напрасно ты все же, Надзейка, ко мне не переехала два года назад. Умолял ведь - не согласилась. Ну, хорошо, теперь поздно уже, взрослая стала. И мне легче будет, ну его к дьяволу, это опекунство.
- Простите, дядюшка, - тихо сказала Яноуская, тронутая вниманием опекуна. - Вы знаете, я хотела быть, где отец...
- Ну-ну-ну, - смущенно сказал Дубатоук. - Оставь. Я и сам к тебе почти не ездил, знал, что будешь волноваться. Друзья мы были с Раманом. Ничего, донька, мы, конечно, люди земные, страдаем обжорством, пьянством, однако Бог должен разбираться в душах. И если он разбирается, то Раман, хотя и обходил чаще церковь, а не корчму, давно уже на небе ангелов слушает да глядит в глаза своей бедняге-жене, а моей двоюродной сестре. Бог - он тоже не дурак. Главное - совесть, а дырка во рту, куда чарка просится, последнее дело. И глядят они с неба на тебя, и не жалеет мать, что ценою смерти своей дала тебе жизнь: вон какой ты королевной стала. Скоро и замуж, из рук опекуна на ласковые да сильные руки мужа. Думаешь?
- Прежде не думала, теперь не знаю, - вдруг сказала Яноуская.
- Ну-ну, - посерьезнел Дубатоук. - Но... чтоб человек хороший. Не торопись. А теперь держи еще. Вот тут наш старый наряд, настоящий, не какая-нибудь подделка. Потом пойдешь, переоденешься перед танцами. Нечего эту современную мишуру носить.
- Он вряд ли подойдет, только вид испортит, - льстиво подъехала какая-то мелкая шляхтянка.
- А ты молчи, дорогая. Я знаю, что делаю, - буркнул Дубатоук. - Ну, Надзейка, и, наконец, последнее. Долго я думал, дарить ли это, но пользоваться чужим не привык. Это твое. Среди твоих портретов нету одного. Не должен ряд предков прерываться. Ты сама это знаешь, потому что ты древнейшего во всей губернии рода.