Возрождение науки
Терин В.П. Эти пространства нашей жизни
19 февраля 2013
I.
Привычка исходить из того, что вмещающее нас пространство известно достаточно хорошо, чтобы о нем не думать, приобретена нами еще в школе, где нас приучили к тому, что пространство - это что-то вроде пустой комнаты, которую можно легко измерить, и что изображать пространство надо в прямой (или линейной) перспективе[1].
Привычно воспринимаемое пространство легко принимать за объективную реальность, а за нее не худо и постоять! Известно, правда, с каким трудом детям поначалу дается изображение дороги с телеграфными столбами, уходящими вдаль к линии горизонта, и как долго эти рисунки получаются такими кривыми, что и самим рисовальщикам смотреть на них радости не доставляет.
Но раз, то надо! И мы выучились в конце концов и теперь сами можем смотреть сверху вниз на детские попытки изобразить предметы в линейной перспективе.
Проблематикой восприятия пространства я занимаюсь давно. В этой связи - небольшой, но значимый для меня эпизод. В начале 80-х годов я познакомился в Ташкенте с замечательным художником Рузы Чарыевым (1931-2004). Он привел меня в свою мастерскую и стал показывать работы, которые, как он сказал, еще им не выставлялись. В это время пришла его жена Марина с их годовалым сыном, которому отец выдавил из тюбика на белый лист картона черной краски и дал длинную кисть, после чего ребенок начал быстро и энергично наносить на картон различные линии и пятна. Посмотрев на его работу, художник сказал: «А я так не могу.».
Мы в состоянии сымитировать изображенное ребенком, но речь шла о том, в каком смысле для нас представляет непреодолимые трудности создание подобного изображения как действительно своего, как осмысленного целого, когда неперспективное пространство, показанное сыном художника, притягивает как образец.
На выставках К. Малевича[2], Л. Поповой[3], В. Кандинского[4], Х. Миро[5], П. Пикассо[6] дети чувствуют себя как дома, где им ничего не надо объяснять. И это, конечно, отличается от школы, где им тоже должно быть все ясно, но по-другому: если в первом случае дети видят так, как хотят, то во втором на смену привычной самостоятельности приходит авторитет учителя, предполагающий добровольное послушание, поскольку «так надо».
Надо-то надо, но всё-таки почему? Отвечая на этот вопрос, - а речь ведь, по существу, идет о замене одной системы восприятия пространства другой, - следует иметь в виду, что школа должна «вписать» ребенка во взрослую жизнь так, чтобы он чувствовал себя в ней, по крайней мере, сносно. Иначе говоря, «переходник», которым является школа для подрастающего человека, следует определенным идеологическим установкам.
Естественно принимать за знание то, что «всем известно». Как хорошо показывал немецкий экзистенциалист Карл Ясперс, человек, не имеющий «ключа» к миру знания, живет ходами, представляющие знание на поверхности повседневной жизни и фактически его собой подменяющие (когда электричество - это то, что получается, щелкая выключателем и «зажигая свет»[7]). И то, что доказано, остается недоказанным для множества людей, которые продолжают жить прошлым, принимая за знание то, во что верят[8].
II.
До сих пор приходится слышать даже от молодых людей, что они верят в прогресс, имея в виду ход человеческой истории. Мало ли, конечно, во что можно верить, но вспоминаются в этой связи с детства знакомые строки из «Железной дороги» Николая Алексеевича Некрасова:
Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную -
Вынесет всё, что господь ни пошлет!
Вынесет всё - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется - ни мне, ни тебе [ 7. ].
Да, но прав ли Некрасов, как и многие другие люди, рассуждавшие в том же умонастроении? И сегодня вопрос этот вовсе не умозрительный, имея в виду, хотя бы, неутешительные данные о «выносливости» народонаселения нашей страны.
Н.А. Некрасов рассуждал в соответствии с представлениями, предполагавшими линейно-перспективное понимание пространства, согласно которым развитие человеческой истории - это своего рода последовательный и как бы гарантированный подъем по ступенькам всё дальше уходящего вдаль общественного прогресса. Но и в то время такие представления вызывали противодействие.
«Франция проходит фазу вульгарности, - писал в те же годы Шарль Бодлер. - Париж - это центр и ореол всемирной глупости. Несмотря на Мольера и Беранже, не верилось, что Франция так основательно вступит на путь прогресса.» [18, с. 242].
В рассказе любимого Бодлером Эдгара По «Разговор с мумией» [8.] оживленная посредством электричества мумия (это был, как мы узнаем, какой-то древнеегипетский граф) из эпохи, когда линейная перспектива была еще неизвестна[9], приводит подробности своей прежней жизни, показывающие, что у них там было, по крайней мере, не хуже[10], и когда его возмущенные американские собеседники указывают на прогресс как на «великое движение», граф отвечает, что «в его дни великие движения попадались на каждом шагу, а что до прогресса, то от него одно время просто житья не было, но потом он как-то рассосался.» [8.].
Эдгар По хорошо понял значение электричества как в его время представленного телеграфом средства коммуникации, способного мгновенно связывать любое количество людей независимо от расстояния между ними. Понимание роли электричества позволило ему не только оживить египетскую мумию, но и создать классическую форму детектива: когда - в соответствии с одновременностью связи всех со всеми, создаваемой скоростью электричества, примерно равной скорости света, - дано всё сразу, то можно, игнорируя временную последовательность, начинать сразу с самого важного. Детективные рассказы Эдгара По и начинаются с самого важного, с преступления, по отношению к которому затем раскрываются действия, к нему приведшие.
Аналогично отношение ко времени у Александра Сергеевича Пушкина, - а он был в дружеских отношениях с создателем электромагнитного телеграфа Павлом Львовичем Шиллингом, впервые продемонстрировавшим его в Санкт-Петербурге в октябре 1832 года. В «Евгении Онегине» Пушкин иронизирует над теми, кто принимает за время вообще время по Фукидиду, время как вид «бесконечно последовательной причинности» (А.Ф. Лосев)[11]. Сам Пушкин, действуя по принципу одновременности, как бы между прочим помещает вступление к роману, как вещь саму по себе незначительную, в конец предпоследней главы:
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою...
Да кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Еще ранее электричество как сила, мгновенно действующая независимо от расстояния, притягивала к себе Эрнста Теодора Амадея Гофмана[12]. Пока его герои разгуливают по прекрасным лесам Германии с их густой листвой, прохладой и журчащими ручьями, линейно-перспективное пространство с манящей далью горизонта представляется само собой разумеющимся, но вот нужно решать важнейшие задачи жизни - и оно уступает место другому пространству, воспроизводимому Гофманом сказочно-мифологическими средствами за неимением других, которые потом, как известно, найдутся.
Так, в «Щелкунчике» Дроссельмейер и придворный звездочет странствуют в поисках необыкновенно твердого ореха Кракатук, чтобы вернуть принцессе Пирлипат былую красоту, и при этом выясняется, что не такая уж она большая, эта планета Земля, поскольку, когда звездочет ревет от тоски по своему милому Нюрнбергу, то слышно его во всей Азии.
Нетрудно заметить, что фантазии художника соответствует факт вполне обыкновенный для современного человека, давно привыкшего к тому, что он живет на маленькой планете. Ведь искусственный спутник облетает ее за какие-то десятки минут (так что какая уж тут линейная перспектива с ее точкой схода!), а ту же сцену плача гофмановских персонажей можно теперь вообще транслировать куда угодно.
III.
Линейно-перспективное пространство понимается как пустое пространство, как пространство, равнодушное к своему вещественному наполнению, а существует оно, поскольку самостоятельно строится каждым отдельно взятым человеком. Иначе говоря, это пространство, где человек должен действовать «сам по себе», как индивид[13].
Таков Германн, герой написанной в 1833 году «Пиковой дамы», военный инженер и немец, ради денег готовый рискнуть жизнью других людей, будучи к ним совершенно равнодушным. И Александр Сергеевич Пушкин использует для его характеристики свое понимание пространства.
Вот Германн приходит в церковь, где должны отпевать тело графини, умершей под действием встречи с ним. «Церковь была полна. Германн насилу мог пробраться сквозь толпу народа.». А затем происходят странные вещи.
Решившись подойти к гробу, Германн «поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился... В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом. Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся обземь» [9, с. 354].
Автор «Пиковой дамы» - не начинающий писатель, и написал он то, что хотел написать. Это следует иметь в виду, когда речь идет о пространстве.
Вокруг Германна были тесно стоявшие друг к другу люди, поэтому непонятно, куда это он упал, никого не задев? Да и как это он ранее несколько минут лежал на полу, вообще не обратив на себя внимания? Он ведь не мог лежать или падать вне пространства, то есть место, о котором здесь идет речь, должно существовать.
Для людей, отождествляющих линейно-перспективное пространство с пространством вообще, ответ прозвучит странно: Германн упал в другое пространство, тем самым перейдя - в отличие от других людей, находившихся в церкви, - в горизонтальное положение, то есть в положение тела покойницы[14], которая обозначила ему его путь, как бы прищурив один глаз, то есть взглянув на него одним неподвижным глазом, а идеальная линейная перспектива как раз и может быть построена, если она исходит из одного неподвижного глаза[15]. Германн падает, оказывась в другом пространстве, пространстве, общезначимом для окружавших, и тогда его замечают и поднимают[16], как бы давая возможность заново обрести себя в нем, возможность, которой он так и не воспользовался.
Отметим уподобление Германна Наполеону[17]. Наполеону уподоблен и аналогичный Германну Чичиков («хозяин, приобретатель[18]»). Пушкина и Гоголя объединяет понимание характера угрозы, представленной их персонажами как носителями иллюзионизма, характерного для линейно-перспективного пространства[19]. Да и не только это.
Много написано об отношении Пушкина к изобразительному искусству. Гораздо меньше - о понимании живописи Гоголем[20], представление о воплощении текстов которого на полотне показывает, что он хорошо знает пределы линейно-перспективного пространства[21].
Об этом же свидетельствует уподобление Н.В. Гоголем Руси бойкой и необгонимой тройке. Неоднократно отмечалось, что тройка эта везет Чичикова. Но на фоне Руси, ставшей птицей-тройкой и овладевшей скоростью электричества («не молния ли это, сброшенная с неба?» [3, с. 292]), Чичиковы неизбежно теряются, превращаясь в величину ничтожную. Какая уж здесь линейная перспектива!
IV.
А.С. Пушкин связывает последовавшую за американской и аналогичную ей французскую революцию с печатным набором Иоганна Гутенберга, изобретенным им в середине 15-го века и позволившим получать произвольное число идентичных оттисков текста с формы, составленной из подвижных и заменяемых элементов - литер, первых стандартных деталей в истории европейской техники. В наброске пьесы «Сцены из рыцарских времен» Пушкин использует вариант легенды о Фаусте, приписывающий ему изобретение книгопечатания. Пьеса, по замыслу, кончается появлением Фауста на хвосте дьявола и изречением французского писателя Ривароля по поводу причин Великой французской революции: «Книгопечатание - та же артиллерия» [10, с. 604].
Через сто с лишним лет канадский исследователь Маршалл Маклуэн много поработает, чтобы показать, что изобретение Гутенберга привело к широкому распространению восприятия и мышления, соответствующим линейно-перспективному пространству: «В физическом смысле, - писал он, - изготовленная типографским способом книга, будучи одним из результатов продолжения зрения во вне, усилила роль линейно-перспективного видения и неподвижно закрепленной точки зрения. Вместе с точкой зрения как средством выделения ведущей роли зрительной функции и с точкой схода, дающей иллюзию перспективы, появляется другая иллюзия, согласно которой пространство существует как зрительное, единообразное и протяженное пространство.» [17, p. 157].
Среди результатов распространения европейского способа книгопечатания Маршалл Маклуэн особо внимание обращает на ведущую роль визуального восприятия (когда линейно-перспективное пространство стало всё большему числу людей представляться естественным) и самостоятельного мышления.
Отсюда - выдающееся место индивидуализма, согласно исходной посылке которого люди существуют «сами по себе»[22], и формирование национальных языков в процессе чтения достаточно большим числом людей книг на одном и том же языке как основы сближения ими своих родственных диалектов.
И люди эти не могли не приходить к пониманию своей общности как нации и, соответственно, к необходимости не просто единообразной централизации как оптимального средства государственного управления (когда каждый действует самостоятельно, то и нужна такая централизация, отвечающая интересам каждого), но именно национального государства, а значит, и революции, или общественного переворота, для создания такого государства.
В этой связи и выход на промышленную революцию: поскольку по мере специализации трудовые операции сводились к элементарным, то в условиях нарождающейся капиталистической конкуренции не могла не напрашиваться мысль о сулившей колоссальные прибыли замене человека машиной для «тиражирования» продуктов.
Таким образом, утверждение линейно-перспективного пространства в качестве «естественного вместилища человеческой жизни» не могло не приводить к мысли о необходимости ее рациональной организации на единообразно упорядоченных началах. Дело оставалось за тем, чтобы под их руководством осуществить эту организацию, превратив общество в совокупность единообразно формируемых людей[23] и став для этого их «воспитателями».
V.
Зритель, по привычке всё еще верящий в прогресс, готов прослезиться, когда под конец «Дяди Вани» слышит, как Соня говорит: «...мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир...» [15, с. 532]. То ли потому, что монолог Сони довольно длинный и довольно трудный, то ли в силу склонности слышать скорее себя, а не то, что говорят другие, но при этом нередко упускают из виду, что у Чехова речь идет даже не о том, что будет, когда нас не будет, а о том, чего не будет никогда («... когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там за гробом мы скажем...» [15, с. 532]).
Сонина мистифицирующая «реакция на прогресс» неслучайна. В законченном Чеховым годом раньше рассказе «Моя жизнь» речь идет о другом - в отличие от предполагаемого прогрессом - понимании пространства жизни, созвучном импрессионизму и постимпрессионизму, в те же годы ушедшим за пределы линейно-перспективного пространства:
Если вы никого не порабощаете, никому не в тягость, то какого вам нужно еще прогресса? [14, с. 124].
VI.
Линейная перспектива легко позволяет математически точно организовать пространство, что делает ее необходимой для промышленной революции[24]. Это обстоятельство, по крайней мере, во многом объясняет, почему линейная перспектива должна была стать нормой в советской живописи. При этом ей не могло не сопутствовать, однако, смыкание традиционного неперспективного пространства с неперспективным пространством по принципу одновременности, которое задавалось не только электрическими средствами коммуникации, но и стиравшим грань между ночью и днем электрическим осещением.
Восприятие пространства в обратной перспективе была привычным способом мировосприятия русским крестьянством, составлявшим большинство населения России - да и не только им [см. 13.]. Стремительное втягивание народной массы, для которой обратная перспектива играла роль жизненно важной опоры, в процессы индустриализации, требовавшие в качестве нормы восприятия линейную перспективу, содержало опасность «переворачивания мира вверх дном»[25]. Начинался период формирования нового человека, так или иначе иначе сочетавшего в себе самостоятельность мышления, задаваемую требующей индивидуализации книжной культурой, традиционное общинное начало (когда «на миру и смерть красна») и задаваемое электрическими средствами коммуникации новое неперспективное пространство.
VII.
А сейчас еще и интернет. Дествующий, между прочим, как средство общественного производства человеческой жизни.
А интернет - это средство производства, которое действует без остановки, каждый день и каждый год. Уже сейчас, да и потом, когда (или если) он будет действительно для всех и когда будет совсем другим.
Ведь широкополосный доступ, беспроводная связь, Веб 2.0 как быстро растущий набор приложений, программная оболочка которых такова, что ты не пялишься на то, что организму приятно (ведь здесь на каждой веб-странице всё сразу, а значит, из чего хочешь выбирай!), а работаешь, растешь над собой. Не только для Википедии, где полно вранья по праву сильного, когда написанное тобой невраньё тут же удаляют, - чтобы снова было враньё.
Ведь все эти приложения - это только еще провозвестники. Это ведь по большому счёту только для того, чтобы достичь критической массы.
Что, между прочим, может быть очень хорошо. Ведь работу судят по ее продукту, то есть работаешь для других, то есть чем лучше, тем лучше другим, а потому к тебе и отношение, и оценка.
Но если так и в самом деле пойдет дальше, то человечество не исчезнет, не уничтожит себя, например.
Что, как это может узнать каждый, вполне возможно, поскольку здесь есть только два пути: или, если проще, жить по Жюль Верну - см. его «Таинственный остров», или продолжать жить так, как сейчас, с готовностью, по крайней мере, в мыслях, уничтожить соседа (а в пространстве одновременности все соседи!), хотя и говорить при этом о том, как ты его любишь или готов полюбить, если только будет он не того. Самая краткая в этой связи формула глобализации - «Подставишься - потребят!».
Зачем надо знать, что интернет (или то, что из него станет потом) - это совокупность средств электронной коммуникации, планетарно воздействующая на нас, или, точнее, посредством которой мы воздействуем на себя прежде всего в режиме одновременности?
Во-первых, как отмечалось[26], так оно и есть, что для человека, работающего в интернете, выражается прежде всего в том, что зайдя на веб-сайт, он сразу видит перед собой всё, что там показано. Как фрукты, которые лежат на столе, когда сразу видишь их все и сразуможешь с чего хочешь начать. Хотя фрукты эти могут оказаться несъедобными или подделкой.
Поэтому, во-вторых, поскольку интернет вездесущ (хотя до сих пор туда заходят немногим более двух миллиардов человек из семи с лишним, на Земле живущих), люди пользуются его возможностями повсеместно. Как это известно каждому, кто заходит в свой электронный почтовый ящик из любой точки планеты.
Если же исходить из противостояния людей друг другу, то правильнее, наверное, сказать, что это, скорее, не они пользуются интернетом, а он ими. И если продолжать жить на основе противостояний достаточно долго, то интернет, получив в свое распоряжение исусственный интеллект, придумает, как ему устранить это породившее его слабое существо, возможности соображать у которого по сравнению с его собственными просто ничтожны.
Это, конечно, если не иметь в виду проявления человеком своего разума в высоком его понимании, о чем интернет (или его преображенный в будущем вид) не будет иметь понятия.
Сейчас, конечно, и сами носителя разума по преимуществу тоже не того, иначе не сволочились бы они между собой и не уничтожали бы друг друга. О чем можно узнать каждый день в том же интернете. Да и придешь, бывало, на кладбище, чтобы еще раз вспомнить своих родных и близких, которые там похоронены, а кругом в могилах останки жертв депрессии, умерших от того, что перенервничали.
Да и вообще давно уже депрессия стала орудием массового уничтожения. Рецепт простой. Вводи народ той или иной страны в состояние депрессии и можешь довести его до сверхсмертности. Что стало делать возможным с помощью того же интернета.
Нет, если разумное начало в жизни человечества всё-таки победит, то будет как в пьесе «Блаженство» Михаила Афанасьевича Булгакова, где можно показана предполагаемая жизнь без мордобоя.
Хотя и неизвестные сейчас технические средства проникновения в материю и в душу добавятся, конечно.
Вот, пожалуй, и всё про пространство одновременности в связи с электронными возможностями. Имея в виду, что то, что делается сейчас, так или иначе скажется потом.
А мы - носители этих возможностей. По Аристотелю.
А, если по Аристотелю, то у нас два хода. Один - избавляться от того, что не годится. А другой, это когда то, что не годится, тем не менее, сохранять, но при этом усиливать то, что хорошо, и ослаблять то, что плохо. И так далее, когда динамика добра (в нашем случае посредством электронного пространства одновременности) становится настолько мощной и настолько привлекательной силой, что просто невыгодно делать зло. Воровать, например.
Как это стало в Бразилии, в Порту-Аллегри, где, чтобы так стало, прежде всего дали положительный ответ на три вопроса.
Это - само собой разумеющиеся вопросы граждан к государственным служащим, предполагающие вполне определеные ответы.
Во-первых, если схематически, граждане вопрошают государственных служащих: скажите, пожалуйста, мы для вас или вы для нас? А те в ответ, что бы они про себя ни думали, отвечают, конечно: ну что вы, что вы, мы, конечно, для вас, а не наоборот!
Тогда второй вопрос: (ответ мы записали с помощью мобильного телефона, который давно уже не телефон, а, например, как говорят профессионалы, мобильный терминал!) если вы для нас, то можем мы знать, чем вы занимаетесь, в чём то есть состоит ваша работа, нет, знать не вообще, а действительно знать, всегда, в любой момент? С ответом здесь, конечно, посложнее. Но, тем не менее, поскольку приходится отвечать, ответ даётся, конечно, соответствующий, правильный такой ответ, хотя для многих отвечающих, может быть, и неприятный: да, можете вы знать, можете, конечно.
«В-третьих» можно и не добавлять, поскольку здесь получается круг, кольцо, а у кольца, как известно, нет ни начала, ни конца, одно здесь так предполагает другое, что из любой точки не только в любую другую попадешь, но и в то, с чего начал, вернешься.
Так что с последним вопросом совсем просто. Да и не вопрос это, а, скорее, утверждение: ведь если, как вы только что нам сказали, вы работаете для нас, а не наоборот (мы, вот, сохранили ваш ответ на своем мобильном терминале, который даже в своем простейшем виде является глобальным средством коммуникации, или связи и общения), и мы можем знать, что и как вы на работе делаете, то давайте тогда так и сделаем, чтобы мы действительно знали! Давайте установим везде, где только можно, средства электронного доступа каждого на ваше рабочее место. Может, надбавку какую управленцам за это давать?
Итак, что же получается с этим тогда в результате?
Без этого получается, например, вот что, как это можно сейчас в каком-нибудь кинофильме увидеть.
Заходит к одному госслужащему в кабинет бедновато одетый гражданин в очёчках. Тот ему, конечно: «Садитесь!», мол. А тот ему, конечно: «Мерси!». А дальше у них такой разговор. Здесь, чтобы короче, он в конспективном изложении: Скажите, вошедший говорит, вот ваша работа - документы оформлять, чтобы отсюда туда. - Правильно понимаете (это уже тот ему отвечает). - Тогда мы вас просим, чтобы не отсюда туда, а отсюда, мол, вот куда. - Не понял, отвечает тот (может, ив самом деле не понял!). - Вот отсюда вот куда, зашедший-то повторяет. - Нет, ну это ведь не по правилам, другой говорит в ответ. - Нет, но мы вам, конечно, заплатим, - говорит вошедший и называет при этом некую сумму.
А дальше уж совсем просто:
«Как заплатим? Это вы мне? Уходите отсюда, а не то я людей позову (это по схеме, конечно, так, это для краткости изложения!). - Нет, - говорит тот, в очёчках, - если вам мало, то мы добавим!» И вот, представьте себе, этот - своё, а тот - своё. Наконец, посетитель совсем уже собирается уходить, совсем уже он уходит, но прежде он еще говорит: «Пардон, - говорит (или как-нибудь там ещё), - пардон, говорит, я-то уйду, но вы-то теперь знаете, кто я такой, а это нехорошо, так что мы вас вынуждены будем немножко убить или еще чего сделать, что вы перенесёте с трудом. Такие вот мысли один гражданин другому высказывает.
К чему всё это? Ну как же к чему? Взятки ведь берут не только потому, что денег надо, но и - если подходить социологически, - главным образом, потому, что не взять нельзя. Понятие даже есть в этой связи. Преступное сообщество.
Но вот другой случай, когда работа госслужащих в общедоступной базе данных. Тогда, конечно, ситуация другая. Другая, потому что когда появится бедновато одетый человек в очёчках, то его визави ему скажет что-нибудь вроде следующего: «Дорогой друг, денежки я, конечно, люблю. Но не могу, поскольку всякий теперь на меня может полюбоваться.» Ну и тот, конечно, когда уже всё осознал, отвечает: «Что пардон, то пардон!». Как у М.М. Зощенко.
И этого госслужащего при этом электронное пространство с его мгновенным доступом для всех защитило. Защитило оно его, его семью, его родных и близких. И не стало в обществе, где так стало устроено, - как вы, наверное, заметили, - коррупции. Вот генеральный секретарь ООН (тогда еще Кофи Аннан) и выдал Порту-Аллегри грамоту ООН как городу, свободному от коррупции.
А там, где коррупция зашкаливает, там экономика, - что может узнать каждый! - не может развиваться. В общих интересах. Или, иначе говоря, там получается уродство.
Вот, оказывается, для чего нужно электронное пространство с его одновременностью, с его мгновенным доступом откуда угодно и куда угодно! Хотя, конечно, не только для этого.
Пошли, например, люди биться за нас под лозунгом «Займите Уолл-Стрит!». Если иметь в виду содержание того, что они делают. А реакция у нас на них если не отрицательная, то почти нулевая. Оттого, что многим - и не только у нас - то, что они делают, непонятно.
Эти многие - своего рода святая простота в ее современном выражении. Далеко всё это, мол, от нас, неблизко. То есть реакция них такая, как будто они живут вне электронного пространства одновременности.
Для электронного образа жизни Маршалл Маклуэн удачное название придумал, «глобальная деревня». Придумать-то он придумал, еще в 60-х годах, но многие - в том числе профессиональные исследователи! - до сих пор не понимают.
Ведь имел он в виду именно то, о чем здесь идёт речь: что маленькая у нас планета, что доступ в ее любую точку может осуществляться посредством электричества (скорость - примерно 300 тысяч километров в секунду), когда в результате люди не могут не влезать в жизнь друг друга, как будто они и в самом деле живут в одной деревне, но при этом влезают-то эти люди в жизнь друг друга со всеми своими особенностями и со всеми своими эгоистическими интересами, уже в результате чего не может не происходить невиданное раннее обострение всевозможных проотиворечий. Что еще в 20-х годах и отметил М.А. Булгаков, высказав в «Белой гвардии» мысль о «страшном и суетном электрическом будущем человечества» [15, с. 532].
«Займите Уолл-Стрит!» - это движение, использующее, как стали называть, социальные программные средства, позволяющие множеству людей на всей планете мгновенно связываться и общаться друг с другом по желательной им тематике.
А ведь это только начало. Социальные программные средства - это ведь исходно для всех.
У нас про этих людей по большей части молчат, а если говорят, то чаще всего невнятно. А они ведь действительно борются и за нас. Несовершенно, конечно, и т.д. Много чего не понимают, конечно, и т.д. Но ушли они дальше тех, кто к ним повернут спиной. Бьются против финансого капитала, подмявшего под себя сегодня весь мир. А они против.
Их главный тезис - мы представляем 99% против 1%. Почему так?
Что нужно людям прежде всего? Хорошо жить. Для этого должно развиваться производство. Побольше делать вещей, хороших и разных. А если главное на планете - деньги, чтобы делать деньги?
Вот они и бьются. Поскольку во время кризиса, который начался в США летом 2007 года, государство помогало банкам деньгами налогоплательщков. И в результате получилось так, что банки на кризисе нажились (отсюда и отношение к ним и им подобным как к 1%!), а огромное множество других людей пострадало (отсюда - 99%). То есть, это - прежде всего чисто практическое, чисто управленческое отношение к происходящему. Чтобы сделать иначе. В отличие от того, что можно услышать у нас. Что людям этим, якобы, почему-то вдруг не понравились те, которые, если судить по уровню благосостояния, заняли верхнюю полку. Как писал некто Гораций, «Лишь имя стоит тебе изменить, не твоя ли история это?..» (Гораций, Полное собрание сочинений, М.-Ли: Academia, 1936, стр. 209).
Главный аргумент здесь, конечно, - разумное действие. Именно разумное, которое в результате мгновенного воздействия электронных средств коммуникации повседневно получает планетарное значение.
Нас больше, нас, людей, способных понять, что планета Земля является небольшой площадкой для жизни всего человечества и что мы устроены так, что должны каждый день решать, как проблему выбора, как нам надо дальше жить и что нам для этого надо делать.
А уж если выбирать то выбирать лучшее. Зачем иначе?
При этом, если исходить из возможностей электронного пространства как пространства одновременности, как пространства, которое сразу для всех, а не выпадать из него, тем более делая это сознательно, то нельзя не иметь в виду два права каждого человека, которые, по существу, задаются этим пространством как его технологический императив:
· право на информацию, в соответствии с которым, если не считать некоторых общезначимых исключений (например, то, что составляет государственную тайну), мы имеем право знать всё, - а то что является правом для граждан, является обязанностью для государства, когда невозможно не обнаружить, что единственным надежным средством, принуждающим государство давать гражданам достоверную информацию, является свобода слова, позволяющая установить истину в случае ее сознательного искажения,
· и право на коммуникацию (уже простейший мобильный телефон является средством глобальной коммуникации!), позволяющим гражданам ставить на повседневный оперативный контроль деятельность органов государственной власти, поскольку они обязаны обеспечивать их благополучие путем формирования наилучшего пути развития общества из всех возможных.
Наряду с трусостью, самый страшный порок - это, наверное, равнодушие к тому, что общезначимо.
Литература
0.
1. Арнхейм Р., Искусство и визуальное восприятие. Перевод В. Самохина. М.: Искусство, 1974.
2. Булгаков М.А., Белая гвардия. М.: Художественная литература, 1983.
3. Гоголь Н.В., Мертвые души. М.: Художественная литература, 1969.
4. Лосев А.Ф., Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978.
5. Молева Н.М., Загадка «Невского проспекта». // Архивное дело №... М.: Советский писатель. 1980.
6. Неизвестный Юнг. Собрание переводов. Перевод В. Терина. М., 2010, М.: Колос.
7. Некрасов Н.А., Сочинения в трех томах. М.: Гослитиздат. 1959.
8. По Э.А., Разговор с мумией. // Полное собрание рассказов. М.: Наука. 1974.
9. Пушкин А.С., Пиковая дама. // Избранные произведения., т. 2. М.: Художественная литература. 1970.
10. Пушкин А.С., Полн. собр. соч., т. 5. М.-Л.: Гослитиздат, 1949.
11. Раушенбах Б.В., Пристрастие. // www.pravbeseda.org/library/books/raush07.html ).
12. Раушенбах Б.В., Системы перспективы в изобразительном искусстве. Общая теория перспективы. М.: Наука. 1986.
13. Романов П.С., Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1990.
14. Флоренский П.А., Обратная перспектива.
http://philologos.narod.ru/florensky/fl_persp.htm.
15. Чехов А.П., Жизнь. // Собрание сочинений в 12 томах, т. 8. М.: ГИХЛ. 1963.
16. Чехов А.П., Дядя Ваня. // Собрание сочинений в 12 томах, т. 9. М.: ГИХЛ. 1963.
17. Юнг К.Г., Улисс (Перевод В. Терина). // Неизвестный Юнг. Собрание переводов. М., 2010, М: Колос.
18. Charles Baudelaire. Les Fleurs du Mal. Préface. P.: GARNIER-FLAMMARION, 1964.
19. McLuhan M., Understanding Media: The Extensions of Man. N.Y.: A Signet Book from New American Library, 1964.
[1] См. http://paintmaster.ru/linejnaja-perspektiva.php. «Метод, который предложили в эпоху Возрождения и который назвали «перспективой», замечателен в том отношении, что он носит объективный характер, что он никак не связан с художественным образом, а основывается только на законах геометрии и одновременно учитывает характер работы человеческого глаза.» [12, с. 11]. «... теория перспективы была новым и решающим шагом на пути практического решения новых изобразительных задач. ... возможности, которые она открыла, вдохновили тогда многих художников на создание таких произведений, главным содержанием которых фактически было изображение "пустого пространства (интерьеров, фантастической архитектуры)» [11].
[2] Казимир Северинович Малевич (1878-1935) изображал предметную форму в виде комбинаций контрастных по цвету геометрических элементов.
[3] Любовь Сергеевна Попова (1889-1924) входила в группу художников (Н. Гончарова, М. Ларионов, Н. Удальцова, К. Зданович, В. Барт, и др.), увлечено изучавших примитивы и древнерусское искусство. В своих работах она решала задачу связать прошлое и настоящее, Запад и Восток. Ее интересовал механизм работы восприятия, скрытый за внешне представленной формой. Расцвет деятельности Поповой как ко
